Этот текст я писала сегодня утром по заданию. Получилось ужасающе по-татьянотолстовски, но всё же длинно и более-менее связно. Валяйте, поругайте мой аляповатый стиль в панталонах за три рубля.
Каждый раз, когда в Петербург приезжают знакомые из других городов и просят выгулять их, я начинаю продумывать маршруты маленьких пешеходных экскурсий, которые должны за несколько часов заставить моих иногородних друзей полюбить это место. Они должны почувствовать всю соль истинного Петербурга и захотеть вернуться сюда ещё и ещё раз, да и просто захотеть остаться жить здесь навсегда. Начинаем банально: Невский проспект, дежурные пешеходные улочки с новенькими статуями, у которых затёрты до блеска носы и колени, Спас-на-Крови и прочие места, вызывающие у туристов вздохи восторга и фотографические спазмы, но совсем не имеющие отношения к настоящему городу.
читать дальшеГород начинается потом, когда глаза устают от яркости и блеска начищенных носов. Конечно, нужно показать гостям и плоскую линию берегов Невы, прерванную вертикалями шпилей, и Эрмитаж, и стрелку Васильевского. Но потом приходит время самой искренней беседы с городом – время встречи с изнанкой его архитектуры, оборотной стороной парадного фасада. Выжженные профили труб и крыш, беспорядочно вырубленные одинокие окна в обнажённых брандмауэрах, цепи узких – шапку долой – заставляющих смотреть в маленький квадратный лоскуток неба дворов-колодцев, море ржавых, поросших чахлыми берёзками крыш с разбитыми слуховыми окошками и внезапным диваном за трубой, на которой лежат масляные краски и кисти студентов Мухинского училища. Потом нужно обязательно провести ошалелых гостей по засыпанным песками Петербурга маленьким, чудом уцелевшим мощёным улочкам между линий Васильевского, заглянуть с ними в Академию Художеств – пусть смотрят на обломки слепков с античных статуй, перемешанных со строительным мусором во внутреннем дворе, на тёмные, никогда не мывшиеся стены и потолки неимоверной высоты, пусть слушают эхо тёмных гулких коридоров и грохот металлических кованых лестниц. Непременно заглянем с гостями выпить чаю в коммунальную квартиру под лестницей в доходном доме у Владимирской, где снова встретят нас горы рухляди, пыльной и уютной, с неожиданно вкрапленными в них вещами удивительно тонкой и старинной работы – подсвечником, залитым каплями воска, которым наверняка били шулеров в пушкинские времена, или табуретом, больше напоминающей жертвенник на треноге.
Пискарёвка, Богословка, Ржевка, Оккервиль – и с этим нужно познакомиться в городе. Ещё один Петербург, ушедшая вслед за эпохой Пушкина и Достоевского эпоха кухонных концертов и спальных районов, выбросившихся из окна и убитых музыкантов и поэтов, эпоха Там-Тама, плотно забытая молодёжью современного города.
Гости будут боязливо хвататься за трубы, вдыхать нечеловеческие запахи подворотен, сморкаться на пронзительном ветру и брезгливо садиться на обшарпанные стулья коммунальных кухонь. Им не удастся выспаться из-за криков соседей за тонкой стенкой квартиры хрущёвского дома, а если они приехали летом, то не удастся и уснуть из-за белых ночей. Они увезут с собой фотографии сфинксов и шпилей, чердаков и каналов, а ещё – обязательно – стойкое, невыветриваемое ощущение Петербурга. И я буду надеяться, что это будет не то снобистское ощущение, какое вывела для себя Татьяна Толстая (кошмарный сон, абсурд, комедия – ванна на кухне!), а любовь к городу, к настоящему Петербургу, к его античным портикам, закрытым строительной сеткой, к вонючим подворотням, исписанным стихами, к забытой, но живучей старине, проглядывающей через наслоения времени и грязи. Пусть такая любовь носит отпечаток извращённости, но Петербург, город-идея более, чем город-место обитания человека, вобрал в себя столько культурных и бескультурных слоёв, что разобраться в них и любить их безумное сочетание – подвиг и честь настоящих петербургских бледных и культурных извращенцев.