Всё думаю, как бы исхитриться и сказать папе, как я его уважаю. Я не знаю, сколько терпения ему надо, чтоб терпеть маму, её постоянную забывчивость, скачки настроения, надоедливое повторение слов, действий. Он водит её на прогулки, исхитряется брать с собой в поликлинику, подсказывает ей, как готовить два-три ещё не полностью забытых ею блюда, отказывается от моей стряпни, чтоб мама не чувствовала себя ненужной.
А ещё он болеет. Разумеется, ничего не рассказывает, только бегает по врачам и сдаёт бесконечные анализы. Я случайно только узнала, что недавно он сдавал что-то в центре по заболеваниям крови. И он отчаянно пытается поддерживать видимость, что всё хорошо, по накатанной, как раньше. Как тут примешь изменения, да ещё и необратимые, когда тебе уже под семьдесят. Но как надо трудиться, чтоб закрыть глаза на то, что твоя жена не помнит, как варить макароны, когда она называет тебя именем своего мёртвого брата, когда твоя жена почти перманентно пребывает в состоянии весёлого безумия, и когда ты сам болен чем-то очень-очень хуёвым. И улыбаться, господа, улыбаться.
У нас катастрофически в семье не принято выражать свои чувства. Поэтому, когда я думаю о любви к родителям, мне хочется испечь им пирожок. Наверное, это очень просто - зайти в комнату к папе и сказать - папа, я тебя очень уважаю и люблю. Но мне кажется, что от этого он упадёт без сознания или станет бегать по стене, или я выскочу в окно от смущения. Хотя отношения с Лёшей учат меня открываться и выражать эмоции, с родителями, конечно, труднее всего. Я инвалид вербально-сердечного фронта 9_9