Блин, Лёша уехал, и у меня включилась такая могучая прокрастинация. Я снова одна, дома, с родителями. И полное ощущение, что никакого Лёши тут и не было, мне померещилось. Сижу за шкафом, завернувшись в его кофту, отбиваюсь от мамы и её вопросов ежеминутно.

Взялась тут отслеживать свои отношения с едой, поняла, что ужасно тяжело бороться с "надо съесть вот эту штуку". Потому что тогда из желания не есть её съедается ещё три килограмма какого-то шлака, а потом в отчаянии и искомая штука всё равно сжирается, и я становлюсь отчаянным кирпичом. И заодно посмотрела, как мама всю жизнь меня кормит. Вот типичное звучит так: "Будешь пряники? Почему ты не ешь этот белый хлеб! Смотри, кекс зачерствел!" Всё это время я ем салат из зелёного салата, вокруг меня на столе растут и приумножаются пакеты и свёртки с мучным. Потом маму вдруг пронзает иная мысль, и она подбегает к столу и со словами "Пряники тебе противопоказаны, и хлеб белый зачем ты ешь, и кекс тебе не надо, худеть тебе надо" убирает всё обратно на полки. Я продолжаю жевать салатный листик, но уже ощущаю себя целым стадом коров. О сила материнского слова.

Я не снесла глубины своих скорбей, дождалась, пока гроза совсем надвинется, и выскочила в самую тьму и ливень под предлогом вынесения мусора. Побегала по мокрым дворам, за полчаса надышалась тополиными почками до изнеможения. Это какой-то фантастический запах, квинтэссенция весны. Причём в каждом дворе он составляет свой парфюм в композиции с другими ароматами. Захожу в одну арку - чистые мокрые почки такой силы дают по ноздрям, что прямо дышится со стоном. Из другой арки несётся ветер с запахом выпечки с хлебозавода. В третьем дворе примешивается запах земли, тления, прели. В четвёртом что-то непереносимо сладкое, чистое, смолистое и весеннее - не смогла разобраться, сбежала. Все дворы пусты: молнии, темнота и тополиные почки вытеснили людей в тёплые квартиры. Я нашла дом с восьмигранными окнами - одно даже в комнате, а не на лестнице, вот люди живут.